Марина безумна, Марина в бреду,
Сидит взаперти, словно тать,
В Твери, в заколдованном старом саду,
А ей бы над морем летать
Солёною пеной, морскою волной…
Конечно, расклад не фонтан:
На старости лет оказаться одной…
Шумит за спиною каштан
(Нет, здесь я spizdel, не каштан – осокорь,
Откуда каштаны в Твери?),
Объяла Марину осенняя хворь
И на ухо шепчет: «Умри».
Не слушай, сестрёна, осенний pizdjozh,
Линяй из Твери в Петербург!
Чего ты там, глупая дурочка, ждёшь?
Декабрьских морозов и пург?
Метелей и вьюги? Так это – тупак,
Тупик, абсолютный обсад!
Вот так – ни за huj! – превратиться в трупак…
Покинь заколдованный сад!
* * *
Играет музыка – ку-ку! – наслушаться её б
В постели, лёжа на боку, где многих я ujob…
Я в этом смысле – ueban, чего таить греха!
Пусть облысел мой мудрый жбан, подгнили потроха…
Но я мужчина – хоть куды! – широк, высок в плечах,
Проходчик огненной воды, испытанный в ночах
Любови, тонкой на излом (припомни сопромат),
На растяженье, на облом, на терпкий тюркский мат.
Я знаю, что туманит взор твоих кромешных глаз.
Ты не пойдёшь в ночной дозор со мной, уйдя в отказ,
Нырнув в дурную суету, в смещённые миры…
И эту музыку – вот Ту – минуешь до поры.
ПОСЛЕ ЯИЧНИЦЫ
Ну вот, похавал я, ура!
Ура, теперь я сыт!
Мне в кайф волшебная Нора,
В которой я сокрыт!
От ковырялок всех мастей,
От трупных зимних пург,
Пробить способных до костей
подземных Петербург.
Мой Петербург, мой город–гроб,
Наполненный костьми,
Как театральный гардероб
одеждой. Чёрт возьми!
Ты насмехаешься и врёшь,
Ты катишься волной!
Сперва на понт меня берёшь,
Потом – на кайф срамной,
Потом швыряешь на гранит,
Прихватывая льдом...
...И ангел жизнь мою хранит,
я думаю, с трудом.
АНГЕЛ
К музыке, к спорту, к наукам… Увы.
Часто текут у меня сопли из носу,
Слюни – из прочих частей головы.
В зеркале я наблюдал отражение
Собственных, в целом – унылых телес
Я понимаю, что Мякишев Женя (я) –
Ангел, серьёзно упавший с небес.
* * *
По телефонным проводам
Я путешествовал к тебе,
Был одновременно я там,
Где ты и там, где я. Теперь,
Когда прервался разговор –
Я здесь остался, а ты – там.
Какой мучительный простор!
Но друг за другом по пятам
Мы путешествуем тайком,
Подстерегая в тишине
Воспоминанием, звонком,
Скользнувшей тенью на стене,
Неясным сном – улыбка, жест, –
И замыкается простор.
И день, как кровельная жесть,
Блестит, притягивая взор
Игрой обманчивых пустот.
И тени зыбкие легки,
И память ложная плетёт
Косые сети и венки.
И мне неведомо, зачем
Обман столь сладок и жесток –
Мир ощутим и вместе с тем
Недосягаемо высок.
* * *
В твоих глазах – воздушный грот,
Зелёная тоска.
Ты видишь всё наоборот,
Печаль твоя низка,
Как небосвод перед грозой
В июльский вязкий зной.
Твой взор туманится слезой,
Когда ты не со мной.
А мой лучистый чистый взор,
Как ясень, ясен и
Упрямо прям, как ревизор
морозный. Уясни:
ты видишь всё вокруг не так,
как т́о, что вижу я.
Ты смотришь в небо натощак,
а я живу, жуя
мясное месиво, сосу
убоинку, кровя,
вбирая горнюю красу,
душою не кривя.
* * *
Маринка, Маринка, чудовия тварь!
Солёная вобла вчерашней весны!
Ты взглядом лукавым меня отоварь,
А я соблазню тя мерцаньем блесны
Изменчивой мысли, проворной, косой.
Я честный рыбак городской глубины,
Пленённый твоей осторожной красой,
Девицьей косой с завитком седины.
* * *
Давно сижу – гляжу вперёд, заглядывая вглубь.
Во мне – холодных рыб косяк и птица хохотун,
коварный лис, премудрый бер, воды ребристой сруб,
сырой земли покатый склон и воздуха шатун.
Вокруг меня струится свет, я – ветвь в его лесу,
Огонь, блуждающий в ночи, – мой наречённый брат…
И если – часом – я умру, качаясь на весу,
То кто тебе расскажет суть в преддверье райских врат?
* * *
Я знаю, Маринка, что ты не одна
явилась под вечер в мой дом холостой,
что ты – как сосулька – длинна, холодна,
а я – я горячий, по шерсти густой.
Как бурый медведь – ослепительно бур,
как белый медведь – косолап и хитёр,
и хоть ты не в шкуре – ты мягче всех шкур,
нежнее всех кож, что я в жизни протёр.
ПОЛЁТ К НОВЫМ МИРАМ
В унылой сидячке – сначала в Москву,
А после в плацкарте – чёрт знает куда,
Покинув семью – zaebala, Неву –
достала, она уезжает туда,
Где лет сорок пять или около, bljad',
назад появилась на свет её плоть.
Короче, на родину. Не хер гадать,
Зачем, – nev#ebennuju грядку полоть.
По локоть в грязи, по колено в говне,
По пояс в сомненьях, по горло в тоске,
С увядшим крылом на рабочей спине –
Второе утрачено – с болью в виске,
Пробитом стрелой. Рикошетной – Амур
стрелял, в общем-целом, в другую мишень…
По жизни – назад, в Комсомольск-на-Амур,
где в прошлом она, как косая сажень,
Бродила по сопкам юдоли земной,
Раззявив в надежде на чудо ebach...
Она возвращается девкой срамной,
Савраска, дурилка, саврасовский грач.
Она пролетит над амурской волной
туда, где багульником бредит земля,
Расправив крыло над согбенной спиной,
в ночи лебединую песню скуля.
* * *
Я спешу, потому что устал отставать
От того, кто всегда впереди,
А за мной по пятам – полнолунная рать
Колченогая – как ни ряди.
Не её воевода я и никогда
Никого не водил по кругам…
Неживая, кривая, густая вода
Приливает проворно к ногам.
В ней не рыба, а рябь земноводной икры –
И никто не забрасывал сеть.
Но познавших простые законы игры
Не дано этим полчищам съесть.
* * *
Алкоголический психоз и несуразный детский бред,
Любви язвительный мороз – спасут меня на склоне лет
От суеты и пустоты, от тщетных поисков огня,
От ложной, жалкой красоты спасут безумного меня.
Я – ТАЙГА!
Я – тайга! Не руби во мне просек, не бей мою дичь.
Не смеши моих леших трескучим костром на опушке.
Пусть, как ведьмы, поют из зыбучей трясины лягушки –
Попытайся их песнь земноводную всуе постичь!
Не разбрасывай сеть для поимки пернатых созданий,
Ибо грешные души умерших вселяются в них,
А деревья смолой истекают от гулких рыданий,
Недоступных для слуха живых лесорубов своих.
Я – тайга! Не ищи во мне торные тропы к туманным,
Заколдованным кладам, к серебряным россыпям тьмы,
Ибо каждый твой шаг – меж коряг – будет шатким, обманным,
Где тебя на кругах обведёт проводник кутерьмы.
Я и сам заблудился в себе, закатившись под стланик,
Опоенный до одури волглой, глухой тишиной.
Ты меня не ищи, зачарованный вечностью странник,
Ибо ты – это я за широкой древесной спиной!
* * *
Кончается зима. Сливаются сосульки.
Приходит горний стыд – круговорот воды.
Побереги себя, играя на свистульке
мелодию смешной вселенской ерунды.
Когда к тебе придут безглазые и злые
властители пустот из полной темноты…
Базлай, блажи, вяжи узоры удалые,
покуда жив язык – не растворишься ты.
* * * С. Д.-Д.
Не серчай, если я невзначай позвоню
С наступлением времени таянья льдин.
Я был сброшен в любовь, как с моста в полынью
Убиенный Юсуповым поц Rasputin.
Под гнетущей попоной безлунных ночей
Я, скукожившись, вжался в себя, как холуй,
Хоть имел дубликаты небесных ключей
И готов был отдать их за твой поцелуй.
* * *
Суть движенья в темноте
По пустым местам
В том, что все вокруг не те,
В том числе – ты сам.
***
Proebala Маринка по жизни в слова
И туманную юность, и нежность свою.
Но не тянет об этом волынку молва…
Што же делать – я сам, как умею, спою
О Маринкиной жизни в замшелой глуши
На отшибе срамных человечьих забав…
Вот и спел – как умел, но зато от души -
Как Маринка живёт, жизнь свою proebav.
ИЗ КНИГИ ПОСВЯЩЕНИЙ
(стихи, примыкающие к циклу «МОРСКАЯ»)
* * *
Гале Илюхиной
По пояс в дурманной траве, с колуном
В руке, с золотистой девичьей косой
Галина гуляет вдвоём с колдуном.
Он стар, косолап, вечно бродит босой.
Сверкают по следу собаки – как ртуть.
Смеркается. Плавно струится закат.
Колдун, возложив свои лапы на грудь
Галины, рычит чёрт-те что: «Об заклад,
Галина, я бьюсь – будешь глиной моей,
Я бурый гончар и хозяин лесной,
Весёлый злодей… Не даешь средь полей,
Так дай мне в берлоге под древней сосной!»
«Не дам, – отвечает Галина, смеясь. –
Ты – плут, но тебе меня не поиметь!»
И – хрясь колуном!.. В такт закату струясь
Малиновой кровью, сникает медведь…
Исполнив контрольный удар по виску,
Галина уходит в траву с головой.
Сей текст я писал, разгоняя тоску.
А что до медведя… Остался живой.
* * *
Зл. Г.
Год за годом, день за днём, час за часом
Мы ко дну с тобой идём в море мира –
Каждый стал уже крутым водолазом,
но по-разному: один без кумира,
а другой почти что в полной отключке,
в состоянии глухого сознанья,
но по-жизни мы с тобой – две липучки,
две присоски на оси мирозданья.
* * *
Зл. Г.
Мой друг – он добр? Скорее – жив
В других мирах, но рядом, здесь –
Подслеповат, пронырлив, лжив.
Но он мой друг – какой он есть.
«И я его за то люблю,
Что без него всё здесь не так»*:
Пятак меняют по рублю,
За рубль могут дать в пятак…
Мы с ним идём по жизни прочь,
Но каждый – собственной тропой.
В чащобу дня, минуя ночь,
В толпе, но всё же не с толпой –
В строю, невидимом для глаз,
В стране незримой и пустой
Идём вдвоём, как в первый раз,
Как в первый раз – в последний бой.
*) <якобы> из песни Лоры Квинт
2006
НАСТРОЕНИЕ
Здесь холодно всегда, проснувшись рано,
Понежиться попробуй – чёрта с два:
Морозный воздух пропускает рама,
Подушка чёрствая, прогретая едва
Дыханием лица, лицо к себе прижала,
Как целлофановое, гнётся одеяло,
Свет лампы холодней, чем блеск ножа, –
Ни ночи прожитой, ни сна почти не жаль.
Я поднимаюсь быстро – за стеклом
Зима пред кем-то выгибает спину,
Весь дом ещё молчит, объятый сном,
И чем-то мне напоминает льдину,
Но с этим – дудки. До конца зимы
Я у него возьму тепло взаймы.
Мой добрый враг, мой преданный предатель,
Невидимый квартиры обитатель,
Сквозняк, изволь сегодня помолчать,
Не шастать и зубами не стучать.
Вот настроение – убраться из квартиры,
По улицам, как бомба из мортиры,
Лететь в обнимку с бабой на сносях,
Болтать стихи, пирог с грибами кушать,
Стучаться в двери и, смеяся, слушать,
Как спрашивают «кто?» – то так, то сяк.
Ворваться в дом с родильною палатой
Так, чтобы, не дойдя до верстака,
Тряхнула баба пиською лохматой
И вынула из чрева сосунка.
Вот наваждение – назвать его Ерёмой
Иль Спиридоном... Заорать: «Ядрёный,
Каков крепыш – весь в батьку, сучий кнут!
А ну-ка, девки с мамками, давайте,
Развесистые сиськи доставайте –
Пусть выберет по вкусу этот плут!»
Потом, разнежившись, очухаться и гаркнуть:
«Что, тёртый потрох, сыт ты или нет?»
И, снега зачерпнув в просторный лапоть,
Изволить удалиться на обед.
Вот наслаждение – проспавшись, дуться в карты,
Да так, чтоб в руки шли одни кокарды,
Оставить с носами понтёров... просто так
Сказать, чтоб всякий тотчас подавился:
«Наследник у меня на свет явился», –
Подпрыгнуть и отправиться в бардак.
Там, взяв, конечно же, своих любимых Сонек,
Шампанских дюжину, отменно шикануть,
А поутру понежиться спросонок,
И не задумываясь, стольник отстегнуть.
В таких вот настроеньях пребывая,
Легко у дома ждать прибытия трамвая,
Потом катиться прямо к чёрту на рога,
Где целый день, держась рукой за шаткий шпиндель,
Вытачивать паршивый винтик-шпунтик,
Не зная, для кого и на фига.
1989, 2000
ИЗОЛЬДА, ТЫ ВЫШЛА ИЗО ЛЬДА
И В ЛЁД ВОЗВРАТИШЬСЯ ОПЯТЬ.
ТАНЦУЙ ПРЕДО МНОЮ ЗА СОЛЬДО,
ЗА ГОРСТКУ ОСЕННИХ ОПЯТ,
ПОГАНОК ГАЛЛЮЦИНОГЕННЫХ,
МОХНАТЫХ ЕЛОВЫХ ГРИБКОВ,
ЗА ГРОЗЫ ОРГАЗМОВ МГНОВЕННЫХ
ПОД ТРЕПЕТНЫЙ ЛЕПЕТ СТИХОВ.
СТИХИ ЛУНЫ (2000–2006)
Е. Ворсулевой
1
Любимая Луна!
Не буду пить вина,
Не стану водку пить,
Но лишь тебя любить
Я буду каждый день
И – нежно – каждый ночь…
Сейчас же – хоть и лень –
Придется ехать прочь…
2
Я ухожу туда, где мне,
Возможно, денег отстегнут,
Быть может, пустят по спине
Гулять горячий гнутый кнут.
Но я вернусь к тебе, Луна,
К неосвещённой стороне
прильну… И мы с тобой сполна
Ночь проведём без сна – во сне.
3
Ухожу, но вернусь обязательно
Ближе к ночи, а может быть, к вечеру;
Начинаю жить крайне внимательно –
В общем-целом, подобно диспетчеру,
Что следит за железными птицами
Или за паровозами разными,
А не пойло лакает с девицами
Или квасит с бомжами заразными.
4
Елена… Лиена… Лиана любви,
Я двигаюсь в сторону мелких рублей,
Ты в сети сомнений меня не лови
И хливких мужчинок для понта не клей,
А лучше, Лиена, шпаклюй… потолок,
Смотри в глубь пространства на тысячу ли:
Роман не закончен, далёк эпилог,
Как призрачный край неизвестной земли.
5
На потолке сидит Елена –
От страха, ибо сын ея
Метнул ей в голову полено
И показал стрючок huja …
Сидит Елена, горько плачет
И нервно дрочит потолок,
А сын приятеля hujachit
Кривым стрючком в глазной белок!
6
Вот Леночка, как лампочка,
Сияет и блестит.
Какая она лапочка!
А я, бля, трансвестит:
Люблю у Лены трусики
Я spizdit' и надеть,
Подбрить бородку, усики
И дискантом spizdet'.
7
Волшебная Елена, любовница, Луна,
Ушла ты, словно вена у наркомана, на-
пудрилась, оделась в походный редингот…
Как будто засиделась в девицах у ворот
Зачуханной конурки… Ан нет – матрона ты! –
Уж сыновья–придурки блудливы как коты…
Хоть пупс протяжно-нежный играется с тобой,
Но воздух безмятежный уже не голубой,
А глубоко-лиловый, переходящий в тьму,
В позёмку, в лес еловый, в земную кутерьму.
………………………………………………….
Пойду и я, пожалуй, по свету поброжу –
Подтянутый, поджарый – пожар приворожу
Осенних лисьих листьев в лысеющем лесу,
Не кистенём, но кистью угомоню красу
Закатов и, конечно, мы встретимся в дому,
В котором вязко, снежно и страшно одному.
8
Я ждал и плакал – где же ты,
Жуйвотное моё?
Необычайной красоты
Вообще лицо твоё;
И шерсть твоя, и горб спины
И рытвины грудей.
И все рожденные сыны —
Хоть я не иудей —
Все хороши, но лучше всех
И всех милее ты…
Твой ржавый, как железо, смех
И глаз твоих кроты.
9
когда приближается вечер туманный –
иду по траве осторожной походкой
слегка вспоминая твой облик обманный
подобный Джоконде с улыбкой некроткой
на дальних холмах копошатся людишки
кто ловит букашку кто сеет картошку
трава мне щекочет босые лодыжки
и ревность eboshit меня понарошку
ревную тебя к деревенским строеньям
к малиннику вишням смородине сливам
к невидимым клубням целебным кореньям
к тропинкам лесным и маслятам сопливым
и если случайно прихватит непруха
меня на пути в травянистые дали
с наивной улыбкой от уха до уха
в юдоли земной я зарою печали
10
Ну, что ж, Полковник починил
Компьютер. Молодца!
А я слегка в Норе подгнил,
Немного спал с лица.
Немного спал, но спал зело –
в сырой Норе полдня;
Ко мне дорогу замело,
Приплющила меня
Тоска по горней красоте,
Но вот я снова тут!
А ты опять сидишь в воде,
Красавица! Зер гут!
СТИХИ БЕЗ МАТА
Познакомившись с девушкой тонкой, но злой,
Я мечтал о таинственной встрече в ночи –
Как её раскурочу я бензопилой,
Как её реставрировать будут врачи…
Но случилось иначе, свершилось не так,
Как мечталось в ночи в ритме левой руки!
И она водрузила меня на верстак,
И вонзила мне в тело стальные крюки.
На короткой цепи в подземелье теперь,
На голодном пайке, на цементном полу,
Я живу одинокий, как праведный зверь,
Но, скорей чем хулу, я воздам ей хвалу.
Слишком много я сладкого зелья скурил,
Cлишком много я выпил в охотку вина,
Слишком радостно я в эмпиреях парил,
В общем, пауза всяко была мне нужна.
Не грущу я: пройдёт… ну полгода… ну год,
И разыщут меня, и из плена спасут –
Ведь поэтов действительно любит народ,
А девица? Ну что – однозначно под суд.
Незаконно лишила свободы?! Статья.
Поврежденья телесные, тяжкие? Срок.
Адвокатом её на суде стану я,
Сам себе преподам всепрощенья урок.
Мои мысли чисты, справедливы, светлы –
Я являю собой благородство ума,
И под нежное лезвие бензопилы
В результате та девушка ляжет сама, -
Если даже отсутствуют совесть и честь –
Нелогичность добра спровоцирует страх…
Я прощу ей всё зло, а зубчатая жесть
Обеспечит ей место в нездешних мирах.
* * * Оле-Хохлове
Не Ольга, ты – Хельга, ты плачешь во тьме,
Беззвучно ночами смеясь,
В остроге, на каторге, в крытой тюрьме –
Где ныне томится твой князь?
А может быть, нету ни князя, ни тьмы –
Лишь ровная, мёрзлая хмарь
Над рогом острога, над трюмом тюрьмы,
Над каторгой слова – как встарь!
